Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
С праздником, защитники!
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
А приснилось мне, будто надевает мне на палец кольцо чья-то рука. Кольцо, полностью выточенное из черного, полупрозрачного камня, красновато-пурпурное на просвет, удивительно красивое. Я тоже стараюсь надеть на ту руку свое колечко, золотое, с мелкими блестящими камушками. Все пальцы перебрала на той руке, но то не налезает, то велико, то есть уже кольца, самые разнообразные. Наконец, нашлось и для моего колечка местечко. Странно, что подсознание с некоторых пор сообщает мне о том, о чем я и сама прекрасно знаю. Наверное, это означает всего лишь, что оно давным-давно приняло за меня какое-то решение, о котором я не могу даже сформулировать в словах, как поставить вопрос.
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Неподражаемая, бесконечно мудрая женщина Мария Семенова. На страницах романа о Волкодаве я встретила почти те же размышления, которым долго не могла подобрать слова. Поначалу Волкодав считал, что несравненным воином может стать лишь тот, в ком правда духа так же велика и чиста. Жизнь развеяла это его заблуждение. После он благоговел перед писаным словом лишь потому, что это Книга, особенно если в ней более двухсот страниц. После убедился, что бумагу марать может и сущий идиот. И что тысяча прочитанных книг сама по себе способна возвысить душу не более, чем тысяча отбитых ударов. Разочарование всегда горчит, всегда ломает, рушит мир, что с таким тщанием мы рисуем себе.
Это было давно, и, в общем то, не настолько и страшно было то разочарование в человеке. Разве может быть мерзавцем тот, кто восхищается миром, созданным Толкином, кто наполовину живет в этом мире, кто знает несколько эльфийских языков? Разве может быть скотиной человек, что зачастую был Гендальфом на Играх. Добрым, светлым, мудрым старым Гендальфом. Тот, кто первый увлек нас в этот прекрасный, волшебный мир Арды. Для меня, в общем то, и до сих пор несмотря ни на что это остается показателем. Как ни странно. Разве возможно, чтобы такой - бил свою мать? Она упомянула об этом как бы между прочим, будто в порядке вещей. Показала синяк на бедре, будто бы хвасталась. Страшно… я после не могла взять в руки принадлежащие ему книги, вскоре вернула, как только представилась возможность. Возможно, я тогда была слишком впечатлительна. Беременным простительно. Горечь. Она появляется, когда вдруг сталкиваюсь с ним. Приходится. Соседи. Здороваюсь. Улыбаюсь…
И теперь я вспоминаю эту историю, но теперь все повернуто с ног на голову. Обязательно ли я добра и мила, если говорю прекрасные слова? Если пишу красивые длинные письма? Если веду умелую (чего уж там скромничать) интересную игру? Теперь я сожалею, что писала слишком красиво. О, нет, вовсе не сожалею, нет. Но чувствую свою вину. И ответственность. Мне теперь ни в коем случае нельзя обмануть ожиданий, допустить разочарования. Хотя, чем скорее оно произойдет, тем будет лучше, безболезненней. А оно произойдет рано или поздно. Ведь красивые слова – это еще не показатель красоты души, уж в этот то жизнь меня саму всегда убеждала. А это значит, что я просто обязана соответствовать, обязана стать возвышенной душой. Нелегко, а куда деваться, я ведь не хочу доставить горечь разочарования. И я буду стараться. Не допускать дурной мысли о людях недостойный, не сплетничать, не ныть по пустякам ( и вообще не ныть) и не заводить случайных сетевых связей, каково бы ни было искушение.
Я буду стараться. Соответствовать тому прекрасному образу, который предписывает мне бродяга и скиталец, романтик и ролевик, и просто милый парень, Скользящий в Тени.
*Лиомис подняла глаза в потолок и обратила взор на небеса, от которых не спрячешься, не укроешься и за железобетонными перекрытиями. Посмотрела на Него с укоризной исподолбья. *Ай, опять ты, Отче, эксперименты ставишь, в своем духе. Ну и ради чего ты все это затеял? Неужто только для усовершенствования духа нашего? Начет себя – это я в принципе не против, Ты знаешь, я доверяю всему, мне Ты всегда делал как лучше, но к чему примешивать кого то другого в процесс моего воспитания? Чтобы жизнь скучной не казалась? **
Небеса молчат. Они ведь говорят лишь с теми, кто готов Услышать, а не с теми, кто сетует впустую. Так что… Остается только одно. Стараться соответствовать.
Это было давно, и, в общем то, не настолько и страшно было то разочарование в человеке. Разве может быть мерзавцем тот, кто восхищается миром, созданным Толкином, кто наполовину живет в этом мире, кто знает несколько эльфийских языков? Разве может быть скотиной человек, что зачастую был Гендальфом на Играх. Добрым, светлым, мудрым старым Гендальфом. Тот, кто первый увлек нас в этот прекрасный, волшебный мир Арды. Для меня, в общем то, и до сих пор несмотря ни на что это остается показателем. Как ни странно. Разве возможно, чтобы такой - бил свою мать? Она упомянула об этом как бы между прочим, будто в порядке вещей. Показала синяк на бедре, будто бы хвасталась. Страшно… я после не могла взять в руки принадлежащие ему книги, вскоре вернула, как только представилась возможность. Возможно, я тогда была слишком впечатлительна. Беременным простительно. Горечь. Она появляется, когда вдруг сталкиваюсь с ним. Приходится. Соседи. Здороваюсь. Улыбаюсь…
И теперь я вспоминаю эту историю, но теперь все повернуто с ног на голову. Обязательно ли я добра и мила, если говорю прекрасные слова? Если пишу красивые длинные письма? Если веду умелую (чего уж там скромничать) интересную игру? Теперь я сожалею, что писала слишком красиво. О, нет, вовсе не сожалею, нет. Но чувствую свою вину. И ответственность. Мне теперь ни в коем случае нельзя обмануть ожиданий, допустить разочарования. Хотя, чем скорее оно произойдет, тем будет лучше, безболезненней. А оно произойдет рано или поздно. Ведь красивые слова – это еще не показатель красоты души, уж в этот то жизнь меня саму всегда убеждала. А это значит, что я просто обязана соответствовать, обязана стать возвышенной душой. Нелегко, а куда деваться, я ведь не хочу доставить горечь разочарования. И я буду стараться. Не допускать дурной мысли о людях недостойный, не сплетничать, не ныть по пустякам ( и вообще не ныть) и не заводить случайных сетевых связей, каково бы ни было искушение.
Я буду стараться. Соответствовать тому прекрасному образу, который предписывает мне бродяга и скиталец, романтик и ролевик, и просто милый парень, Скользящий в Тени.
*Лиомис подняла глаза в потолок и обратила взор на небеса, от которых не спрячешься, не укроешься и за железобетонными перекрытиями. Посмотрела на Него с укоризной исподолбья. *Ай, опять ты, Отче, эксперименты ставишь, в своем духе. Ну и ради чего ты все это затеял? Неужто только для усовершенствования духа нашего? Начет себя – это я в принципе не против, Ты знаешь, я доверяю всему, мне Ты всегда делал как лучше, но к чему примешивать кого то другого в процесс моего воспитания? Чтобы жизнь скучной не казалась? **
Небеса молчат. Они ведь говорят лишь с теми, кто готов Услышать, а не с теми, кто сетует впустую. Так что… Остается только одно. Стараться соответствовать.
суббота, 12 февраля 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Вот, значит, делаю я интерьер для одной «милой» дамы. Она хозяйка разветвленной сети салонов красоты в нашем городе. Женщина без возраста, в легкомысленной кокетливой шляпке, назвалась так просто и без условностей: Лиля. А голосок такой сладкий, нежный… Но дернули меня черти заглянуть ей в глаза. Поспешно отводя взгляд, я решила почему-то больше этого не делать. Вот, просто мнительная такая. Такие глаза бывают у цыган. Слегка навыкате, черные, гипнотизирующие, навязывающие свою волю. Но мне, в общем-то нужен был «тесный контакт с клиентом». Чтобы понять, что у того под черепушкой, чтобы угодить насколько это возможно. И потому рискнула взглянуть еще разок. Ничего страшного такого и не произошло. Мило пообщались. Я из кожи вон лезу, чтобы угодить Лилечке, как я ее про себя называю. И в субботу вышла на работу ради нее. Он пришла вдвоем с напарницей и с искусственным подсолнухом в руках. Просто осенило, и купила. Размахивает ярким цветком и улыбается, как маленькая. И никак не может выбрать, что же ей больше нравится, зеркало или цветное стекло. Мытарства мои прекратила ее напарница, с прямым и открытым взглядом, таким же открытым простым лицом и прямолинейным поведением. Решила за двоих, что панно будет сочетать и стекло и зеркало. Это будет очень трудоемкая работа. То, что это будет хорошо смотреться – еще не факт. Эксперимент за счет заказчика. Всю кровушку они из меня повытянули. Даже начальник меня пожалел. В своей манере. «Это сколько ты уже с этими Леди возишься? Неделю? Хм….» (Их салон красоты называется Леди). Всякий раз после встреч с Лилей меня подташнивает, слабость во всем теле, сонливость. Но я не слишком то и пытаюсь защититься. Даже наоборот. Мне нужен тесный контакт…
Я бы и не начала о работе, если бы не один момент. Мой коллега, молодой и перспективный менеджер, он тоже всячески выражал мне соболезнования. Это давние клиентки нашей фирмы, и он с Лилей очень хорошо знаком. Не помню уж каким образом я вскользь упомянула о ее странных глазах, но Роман (так его зовут) за эту тему ухватился с горячностью.
«Уууу, знаешь какой у нее нехороший глаз! Я давно ее знаю. Дурной глаз у нее. А уж как скажет че нить, берегись. А уж как косо посмотрит – вообще, мрак. Прецеденты бывали. У нее и бабка была колдунья известная. В общем, та еще дамочка. Ты узнаешь еще.»
Странно… Молодой здоровый парень и верит во всю эту чушь о дурном глазе. А впрочем, я ведь тоже верю во всю эту чушь, иначе не навела бы его на такой разговор, и не писала бы сейчас этот пост. Роман просто подтвердил мои смутные догадки. Поневоле вспоминается Лукьяненко с его россказни про иных. Ведь я сразу в ней это почуяла, потому и в глаза ей заглянула, чтобы проверить. Хотя, что я там по сути такого могла увидеть? Радужку, зрачок и несколько кровяных канатиков, не слишком заметных, которые появляются у немолодых людей, сильно устающих на работе.
Еще один момент. Моего то взгляда никто не боится. Значит, я не из тех? Но почему тогда я смогла увидеть потомственную ведунью. И я видела ее мысли, ее представления о том, каким она видит интерьер этого несчастного закутка шириной в два метра и длиной в четыре, который они отвели под солярий. И всего то лишь нарисовала. И придумывать ничего не пришлось. А, поняла. Я могу только видеть, а поделать ничего не могу. Потому меня и не боятся. И не могу сказать, чтобы такое положение вещей меня не устраивало. Очень даже устраивает.
Провидица, блин… *Лиомис криво усмехнулась*
Я бы и не начала о работе, если бы не один момент. Мой коллега, молодой и перспективный менеджер, он тоже всячески выражал мне соболезнования. Это давние клиентки нашей фирмы, и он с Лилей очень хорошо знаком. Не помню уж каким образом я вскользь упомянула о ее странных глазах, но Роман (так его зовут) за эту тему ухватился с горячностью.
«Уууу, знаешь какой у нее нехороший глаз! Я давно ее знаю. Дурной глаз у нее. А уж как скажет че нить, берегись. А уж как косо посмотрит – вообще, мрак. Прецеденты бывали. У нее и бабка была колдунья известная. В общем, та еще дамочка. Ты узнаешь еще.»
Странно… Молодой здоровый парень и верит во всю эту чушь о дурном глазе. А впрочем, я ведь тоже верю во всю эту чушь, иначе не навела бы его на такой разговор, и не писала бы сейчас этот пост. Роман просто подтвердил мои смутные догадки. Поневоле вспоминается Лукьяненко с его россказни про иных. Ведь я сразу в ней это почуяла, потому и в глаза ей заглянула, чтобы проверить. Хотя, что я там по сути такого могла увидеть? Радужку, зрачок и несколько кровяных канатиков, не слишком заметных, которые появляются у немолодых людей, сильно устающих на работе.
Еще один момент. Моего то взгляда никто не боится. Значит, я не из тех? Но почему тогда я смогла увидеть потомственную ведунью. И я видела ее мысли, ее представления о том, каким она видит интерьер этого несчастного закутка шириной в два метра и длиной в четыре, который они отвели под солярий. И всего то лишь нарисовала. И придумывать ничего не пришлось. А, поняла. Я могу только видеть, а поделать ничего не могу. Потому меня и не боятся. И не могу сказать, чтобы такое положение вещей меня не устраивало. Очень даже устраивает.
Провидица, блин… *Лиомис криво усмехнулась*
пятница, 04 февраля 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
А на работе у меня монитор мигает и плывет волнами так, что даже просто смотреть на него больно, а не то что нормально работать. Это потому, что рядом под полом проходит высоковольтный кабель. Я жаловалась всем подряд, от кого что-то зависело, но никто не почесался, пока не пошла ябедничать в высшую инстанцию – непосредственно начальнику. Он вызвал электрика, бегал в соседнее здание и выяснил, что свою долю помех вносят сварочные работы у соседей. Заставил переносить мой монитор в разные углы, проверяя, где он работает без помех и обещал поставить на время жидкий монитор, на который, как говорят, не должны влиять такие помехи. В итоге я осталась на прежнем почти месте, в такой же тесноте. С площадями у нас напряженка, и так сижу в торговом салоне, рядом с кассой. Ноги упираются в микроволновку, заколкой то и дело сшибаю образцы багета со стенда, локти на весу, мастера просят пустить пострелять в квейк, советуют, как лучше разместить мебель в интерьере…рррр…..Но.. Но!
Я довольна! Меня обещали переселить в другое здание, пристоенное, когда там сделают ремонт. И я довольна. Мне обещают, и я верю. Пока что. И с удовольствием берусь за то, что остальным делать ну никак уж не хочется. Пока что. Не наглею пока что.
Я довольна! Меня обещали переселить в другое здание, пристоенное, когда там сделают ремонт. И я довольна. Мне обещают, и я верю. Пока что. И с удовольствием берусь за то, что остальным делать ну никак уж не хочется. Пока что. Не наглею пока что.
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Что это волосы мои стали волнами виться? Как будто только сейчас проявилась химическая завивка, которая не получилась у меня год назад… Да и посветлела немного. То ли это химическая реакция с новым шампунем… ну должно же быть какое-то научное объяснение! Странно как-то, привыкаю к себе в зеркале понемногу. Хм… действительно, грива…. А ведь раньше они были вовсе не густыми, висели соломой. И вовсе не пушистыми. А теперь щетка застревает намертво, и ни вперед, ни назад. Вот май наступит, и остригусь! Пока холодно…
суббота, 29 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Ура, Ура!
УРА!
Мне письмо!
Читать! И незамедлительно! Но сначала сплясать!
УРА!
Мне письмо!
Читать! И незамедлительно! Но сначала сплясать!
среда, 26 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Сказать я
Пытался,
Чудовищ нет на земле.
Как тут же
Раздался
Ужасный голос во мгле…
Голос во мгле.
«Мне больно видеть белый свет,
мне лучше в полной темноте.
Я очень много, много лет
Мечтаю только о еде.
Мне слишком тесно взаперти,
И я мечтаю об одном.
Скорей свободу обрести,
Прогрызть свой ветхий старый дом.
Проклятый старый дом»
Вот такое вот состояние души у Лиомис. И песенка вполне про меня. В точности до мелочей. Сижу сейчас голодная и злая, и жду, когда наконец можно будет свалить из дома, но с раздражением вспоминаю, как слепит сияние солнца на белом снегу, и хочется снова туманной сырости. Слишком привыкла жить в темное время суток. А впрочем, я с рождения имела к этому предрасположенность, была бы возможность. А ее нет. Потому, наверное, и злюсь.
Пытался,
Чудовищ нет на земле.
Как тут же
Раздался
Ужасный голос во мгле…
Голос во мгле.
«Мне больно видеть белый свет,
мне лучше в полной темноте.
Я очень много, много лет
Мечтаю только о еде.
Мне слишком тесно взаперти,
И я мечтаю об одном.
Скорей свободу обрести,
Прогрызть свой ветхий старый дом.
Проклятый старый дом»
Вот такое вот состояние души у Лиомис. И песенка вполне про меня. В точности до мелочей. Сижу сейчас голодная и злая, и жду, когда наконец можно будет свалить из дома, но с раздражением вспоминаю, как слепит сияние солнца на белом снегу, и хочется снова туманной сырости. Слишком привыкла жить в темное время суток. А впрочем, я с рождения имела к этому предрасположенность, была бы возможность. А ее нет. Потому, наверное, и злюсь.
понедельник, 24 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Вечнозеленый лес шумит и волнуется от озорной игры, что затеял теплый южный ветер. Ласковыми горячими ладонями он треплет верхушки самых высоких деревьев, срывает и подкидывает кружиться в воздухе те листья, что слабо цепляются за ветку. Ветер раздувает пыль густыми вихрями с тоненькой тропки, что вьется и петляет меж толстых стволов. Тропинка перепрыгивает через мелкие ручейки, огибает топкие болотца, подныривает под низко нависшие над землей плети ветвей и прорубается отважно сквозь густые заросли крапивы.
Лиомис шагает по этой тропке, глаза ее устремлены вверх, где на невероятной высоте сходятся под лазурным куполом зеленые лапы, тянущиеся к солнцу. Кажется, что пушистые, светящиеся небесным светом облачка плывут чуть ниже, и застревают на сучьях, стараются высвободиться и продолжить путь и оставляют на ветвях белые лохматые обрывки, кусочки себя. Так, попавший в капкан дикий лесной зверь отгрызает себе хвост или лапу, чтобы вырваться на свободу.
Лиомис жмурится и невольно улыбается от слепящих лучей, что обжигающими прикосновениями бросает на щеки, лоб и глаза высоко стоящее в зените солнце. Это вездесущее солнце, оно пробивается сквозь дыры в зеленой чаще и струится на затененную землю в виде сверкающих и переливающихся колонн, разного размера и разной силы свечения. Внутри таких колонн летают и переливаются, светятся желтым светом то ли какие-то мошки, то ли пылинки, пушинки, и черт еще знает что, но все равно красиво.
Лиомис наслаждается ласками ветра, беззастенчиво треплющего волосы и одежду, нагло пробирающегося за пазуху, ласками солнца, его жаркими поцелуями, лаской травы, прохладными язычками щекочущей икры и коленки.
Глаза мозолят крутобокие боровики и подберезовики, так и напрашиваясь, чтобы их сорвали, выглядывает рубиновыми каплями земляника, дрязнясь свой налитой спелостью. Лиомис шевелит ноздрями, с удовольствием вдыхая ароматы лесных плодов, вкусный и аппетитный грибной, и волшебный, пряный земляничный. Но нагибаться и собирать богатый урожай не спешит. Зачем? Чтобы отнести в дом? Но ведь здесь и есть дом.
Она дошла наконец до своей цели – старой рябины, с гладким толстым черным стволом, с нежными зелеными кудряшками высоко на вершине и веселой опушкой из таких же кудряшек, пробивающихся из земли у самого начала ствола, пасынков. Лиомис постояла немного у дерева. Будто здороваясь, погладила теплую кору. И, подойдя поближе, прижалась всем телом к родному дереву, обвивая и гладя руками стройный ствол. Потерлась щекой о гладкую, с редкими щербинами кору, зажмурилась и чуть не замурлыкала от счастья, еще крепче и сильнее вжимаясь в ствол, словно стараясь слиться с деревом в одно целое. Она почувствовала, как пробегают в глубине ствола древесные соки, поднимаясь из потаенных глубин земли и возносясь вверх, к раскидистой зелени, к солнцу, к ветру. Ноги Лиомис врастают в почву, превращаясь в корни. Тело, срастаясь с деревом, становится его частью. Руки, протянутые вверх стали ветвями, а волосы пышной кроной. Она ощущает, как по ней протекают реки, из самой глубины, из тьмы – наверх, наверх, наверх…
Замечательно быть деревом. «Жить» деревом. Лиомис с огромным усилием оторвалась от подруги рябины и, привалившись спиной к стволу, съехала вниз, в изнеможении опустившись на землю. Села, раскинув ноги, не боясь запачкать одежду. Но, в ставшем ватном теле, тем не менее, блуждала какая-то невыразимая легкость. Лиомис вздохнула глубоко-глубоко, очищая душу дыханием ветра. С остатками выдыхаемого воздуха улетучивалась последняя смутная тревога и тяжесть на душе.
Она вновь уставилась в небо невидящим взглядом, потом прикрыла снова глаза за ненадобностью и стала слушать. Тишина… да, лесные звуки вливаются в уши, лес щебечет птичьими голосами, шелестит и поскрипывает порой растрескавшимися в зиму старыми стволами, стрекочет и шуршит тучами насекомых и вообще производит множество шумов с помощью всех своих обитателей. Разнообразные звуки сочетаются в стройную, упорядоченную и прекрасную гармоничную музыку. Музыку леса.
Но тишина… она окутывает, спеленывает, ограждает от мира, навевает ощущение одиночества.
Ее не нарушить даже собственным голосом. Лиомис попробовала было подвывать недавно прослушанное творчество КиШа, ту песенку, что более всех понравилась
…Умоляю, не пытайся вытащить меня.
Все равно не уцеплюсь за сброшенную вниз веревку я.
Тяни!
Ты все равно меня не вытянешь.
Тяни!
Я все равно останусь для тебя в тени.
Ничем не сможешь ты
Мне милая помочь, с тобой я обречен,..
… начав не с начала, и запнулась не допев, ощутив внезапно всю нелепость и чужеродность своего жалкого голосишки, который никак не вписывался в общий стройный хор лесной музыки.
И снова Тишина….
Лиомис шагает по этой тропке, глаза ее устремлены вверх, где на невероятной высоте сходятся под лазурным куполом зеленые лапы, тянущиеся к солнцу. Кажется, что пушистые, светящиеся небесным светом облачка плывут чуть ниже, и застревают на сучьях, стараются высвободиться и продолжить путь и оставляют на ветвях белые лохматые обрывки, кусочки себя. Так, попавший в капкан дикий лесной зверь отгрызает себе хвост или лапу, чтобы вырваться на свободу.
Лиомис жмурится и невольно улыбается от слепящих лучей, что обжигающими прикосновениями бросает на щеки, лоб и глаза высоко стоящее в зените солнце. Это вездесущее солнце, оно пробивается сквозь дыры в зеленой чаще и струится на затененную землю в виде сверкающих и переливающихся колонн, разного размера и разной силы свечения. Внутри таких колонн летают и переливаются, светятся желтым светом то ли какие-то мошки, то ли пылинки, пушинки, и черт еще знает что, но все равно красиво.
Лиомис наслаждается ласками ветра, беззастенчиво треплющего волосы и одежду, нагло пробирающегося за пазуху, ласками солнца, его жаркими поцелуями, лаской травы, прохладными язычками щекочущей икры и коленки.
Глаза мозолят крутобокие боровики и подберезовики, так и напрашиваясь, чтобы их сорвали, выглядывает рубиновыми каплями земляника, дрязнясь свой налитой спелостью. Лиомис шевелит ноздрями, с удовольствием вдыхая ароматы лесных плодов, вкусный и аппетитный грибной, и волшебный, пряный земляничный. Но нагибаться и собирать богатый урожай не спешит. Зачем? Чтобы отнести в дом? Но ведь здесь и есть дом.
Она дошла наконец до своей цели – старой рябины, с гладким толстым черным стволом, с нежными зелеными кудряшками высоко на вершине и веселой опушкой из таких же кудряшек, пробивающихся из земли у самого начала ствола, пасынков. Лиомис постояла немного у дерева. Будто здороваясь, погладила теплую кору. И, подойдя поближе, прижалась всем телом к родному дереву, обвивая и гладя руками стройный ствол. Потерлась щекой о гладкую, с редкими щербинами кору, зажмурилась и чуть не замурлыкала от счастья, еще крепче и сильнее вжимаясь в ствол, словно стараясь слиться с деревом в одно целое. Она почувствовала, как пробегают в глубине ствола древесные соки, поднимаясь из потаенных глубин земли и возносясь вверх, к раскидистой зелени, к солнцу, к ветру. Ноги Лиомис врастают в почву, превращаясь в корни. Тело, срастаясь с деревом, становится его частью. Руки, протянутые вверх стали ветвями, а волосы пышной кроной. Она ощущает, как по ней протекают реки, из самой глубины, из тьмы – наверх, наверх, наверх…
Замечательно быть деревом. «Жить» деревом. Лиомис с огромным усилием оторвалась от подруги рябины и, привалившись спиной к стволу, съехала вниз, в изнеможении опустившись на землю. Села, раскинув ноги, не боясь запачкать одежду. Но, в ставшем ватном теле, тем не менее, блуждала какая-то невыразимая легкость. Лиомис вздохнула глубоко-глубоко, очищая душу дыханием ветра. С остатками выдыхаемого воздуха улетучивалась последняя смутная тревога и тяжесть на душе.
Она вновь уставилась в небо невидящим взглядом, потом прикрыла снова глаза за ненадобностью и стала слушать. Тишина… да, лесные звуки вливаются в уши, лес щебечет птичьими голосами, шелестит и поскрипывает порой растрескавшимися в зиму старыми стволами, стрекочет и шуршит тучами насекомых и вообще производит множество шумов с помощью всех своих обитателей. Разнообразные звуки сочетаются в стройную, упорядоченную и прекрасную гармоничную музыку. Музыку леса.
Но тишина… она окутывает, спеленывает, ограждает от мира, навевает ощущение одиночества.
Ее не нарушить даже собственным голосом. Лиомис попробовала было подвывать недавно прослушанное творчество КиШа, ту песенку, что более всех понравилась
…Умоляю, не пытайся вытащить меня.
Все равно не уцеплюсь за сброшенную вниз веревку я.
Тяни!
Ты все равно меня не вытянешь.
Тяни!
Я все равно останусь для тебя в тени.
Ничем не сможешь ты
Мне милая помочь, с тобой я обречен,..
… начав не с начала, и запнулась не допев, ощутив внезапно всю нелепость и чужеродность своего жалкого голосишки, который никак не вписывался в общий стройный хор лесной музыки.
И снова Тишина….
воскресенье, 23 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Краткие мгновения соприкосновения с внешней средой стараюсь использовать по максимуму. Иду быстро, несмотря на гололед. Чтобы сердце заходилось с непривычки бешеным стуком, чтобы горло сдавливала отдышка, чтобы закололо в боку. Это помогает понять, что тело все же у меня имеется, хоть и нестойкое, хоть ослабленное от сидячего образа жизни, с атрофированными мышцами, но все же живое, свое. Перчаток не надеваю, позволяя покусывать кончики пальцев морозцу. Авось не отвалятся.
Крещенские морозы, блин. Пару дней продержалось минус пять, и снова ноль. А впрочем, я довольна.
А в крещенскую ночь весь рабочий коллектив во главе с начальником дружно нырял в прорубь, грехи смывали. А те кто не нырял, те тоже «смывали», крепкими спиртными напитками. На льду была вся тусовка. Власть придержащие, крупные деятели и бизнесмены города, да и вообще «нужные люди». Это очень важное мероприятие, на котором заключаются сделки, которое способствует процветанию бизнеса. Телевидение снимало в обнаженном виде известных влиятельных особ, а потом наутро город живо обсуждал все недостатки фигуры и телосложения каждого. Думаю, начальник наш выгодно отличался от толстопузых олигархов, стройный, поджарый, моложавый. То, что он, возможно, старше моего папы можно понять только по уставшим, красным, «больным» глазам.
Бррр. Надеюсь, мне не придется в следующий раз тащиться со всеми ночью на лед, чтобы «не отрываться от коллектива». Ни за что! Какие бы это выгоды мне ни сулило.
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Картинка строится медленно.
Медленно….
Очень медленно!
Сижу.
Смотрю в монитор. Время от времени поглядываю на часы.
Жую. Слоеный пирожок с сыром.
Запиваю вкуснятину божественным напитком – кофе по д'Акровски. Вот, решила попробовать.
Для разнообразия. В поисках новых острых ощущений.
Если кто не знает (хм, странно, кто бы это мог не знать) - двойная, а лучше тройная порция кофе заливается холодной водой, никакого сахара. в моем случае получилось еще пакостнее, так как вода в чайнике была еле еле тепленькой, как парное молоко. Такая консистенция еще зовется ослиная моча. В первые три глотка понимаешь, какая это все таки мерзость. Но на четвертом глотке я все же распробовала всю прелесть этого неподражаемого напитка.
Темный, да ведь ты гурман! Да да!
четверг, 20 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Похоже, я все же найду время для писанины. Пока простраивается картинка, а занимает это по времени минут двадцать. Ведь качество и всевозможный эффекты я задала по максимуму.
Впечатлений куча. Слов просто нет. Все работники от моего интерьерчика ахали, только начальник оставался беспристрастным. Но это хороший признак. Если бы было плохо, он бы незамедлительно выразил недовольство. И вообще я в восторге от своего начальника. Невероятно умный, целиком поглощенный делом человек. Правда, чувствую пахать мне придется не разгибая спины, но я готова. И только я одна знала, что это всего лишь красива картинка, за которой ничего не стоит. Вот когда я им представлю чертежи с размерами, и у них начнется жуткий несходняк, вот тогда-то они и призадумаются. Но пока что мне здорово удается делать умный вид и пускать пыль в глаза.
Смутные сомнения подтвердились. Та работа, на которую претендовала одна из художниц, поручается мне, а она так и остается расписывать тарелочки в производственном цеху, дышать краской и пылью. Ох, как нехорошо то начинается, как неловко получается. Странно, неужели все дело в корочках, в высшем образовании? Но ведь она там больше года, досконально знает всю технологию, всю специфику.
Ой, простите, нагружаю вас своими проблемами, засоряю эфир ненужными бытовыми дрязгами. А ведь когда заводила дневник собиралась вещать лишь о вечном. Проталкивать свои «ценные» философские рассуждения. Но теперь их нет как нет, а голова забита только думами о карьере. Не ожидала я сама от себя, что я такая карьеристка. Тщеславие и еще раз тщеславие. Вот сейчас мне сказали, что требуется сделать один простенький интерьер, поставить пару столиков. Но в кратчайшие сроки. До завтра. И я про себя решила, что буду сидеть до двенадцати, а то и позже. Сдохну за компом, но успею. Для чего? Зачем? Неужели, ради хорошего отношения? Зачем мне тратить свое личное время? Неужели, чтобы только всем доказать еще раз, чтобы оправдать слишком большое доверие мне оказанное? Снова я все меньше себя понимаю, хотя уж думала, что знаю себя как облупленную. Ведь в принципе то я лентяйка. Тогда чего же так упираюсь?
Но уж жертвовать своим законным правом на ночь в сети в один из выходных я не собираюсь. Теперь это будет с субботы на воскресенье, потому что суббота рабочий день у нас. Говорят, и в воскресенье приходится выходить, если надо. В принципе, я готова. Но и тогда отказываться от возможности встретиться с теми, о ком так скучаю, я не собираюсь. Должны же быть хоть какие то радости в жизни!
Радость моя, ну порадуй меня?! Напиши, а?
Впечатлений куча. Слов просто нет. Все работники от моего интерьерчика ахали, только начальник оставался беспристрастным. Но это хороший признак. Если бы было плохо, он бы незамедлительно выразил недовольство. И вообще я в восторге от своего начальника. Невероятно умный, целиком поглощенный делом человек. Правда, чувствую пахать мне придется не разгибая спины, но я готова. И только я одна знала, что это всего лишь красива картинка, за которой ничего не стоит. Вот когда я им представлю чертежи с размерами, и у них начнется жуткий несходняк, вот тогда-то они и призадумаются. Но пока что мне здорово удается делать умный вид и пускать пыль в глаза.
Смутные сомнения подтвердились. Та работа, на которую претендовала одна из художниц, поручается мне, а она так и остается расписывать тарелочки в производственном цеху, дышать краской и пылью. Ох, как нехорошо то начинается, как неловко получается. Странно, неужели все дело в корочках, в высшем образовании? Но ведь она там больше года, досконально знает всю технологию, всю специфику.
Ой, простите, нагружаю вас своими проблемами, засоряю эфир ненужными бытовыми дрязгами. А ведь когда заводила дневник собиралась вещать лишь о вечном. Проталкивать свои «ценные» философские рассуждения. Но теперь их нет как нет, а голова забита только думами о карьере. Не ожидала я сама от себя, что я такая карьеристка. Тщеславие и еще раз тщеславие. Вот сейчас мне сказали, что требуется сделать один простенький интерьер, поставить пару столиков. Но в кратчайшие сроки. До завтра. И я про себя решила, что буду сидеть до двенадцати, а то и позже. Сдохну за компом, но успею. Для чего? Зачем? Неужели, ради хорошего отношения? Зачем мне тратить свое личное время? Неужели, чтобы только всем доказать еще раз, чтобы оправдать слишком большое доверие мне оказанное? Снова я все меньше себя понимаю, хотя уж думала, что знаю себя как облупленную. Ведь в принципе то я лентяйка. Тогда чего же так упираюсь?
Но уж жертвовать своим законным правом на ночь в сети в один из выходных я не собираюсь. Теперь это будет с субботы на воскресенье, потому что суббота рабочий день у нас. Говорят, и в воскресенье приходится выходить, если надо. В принципе, я готова. Но и тогда отказываться от возможности встретиться с теми, о ком так скучаю, я не собираюсь. Должны же быть хоть какие то радости в жизни!
Радость моя, ну порадуй меня?! Напиши, а?
вторник, 18 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Все.
Нет меня.
Вся где-то там, в дебрях лихорадочных раздумий, великолепных планов и смутных сомнений. Еще не научилась работать на работе, а дома отдыхать. И потому в голове крутятся всевозможные решения планировки, цветовой гаммы и тому подобные абстрактные понятия. А как только оказываюсь там, все гениальные идеи забываются напрочь.
Все равно работать приходится дома. Но компьютер мне обещали поставить в скором времени. Там уже есть деве девчонки – художницы. Тоже дизайнеры. Им тоже обещали компьютеры. В скором времени. Полтора года назад это было. Выводы напрашиваются сами собой. Еще им обещали давать делать интерьеры. Посадили расписывать тарелки и столики. Смутные сомнения терзают все сильнее.
Все.
Нет меня.
В сети - точно нет. А потому скучаю отчаянно. Не по сети, нет. По людям. Очень, очень я по всем скучаю.
Эххх……
Ночь.
Заставляет помчаться вприпрыжку.
Споткнуться,
Упасть,
Затаиться как мышка.
Выходить из дома, когда едва брезжит рассвет – это здорово. Правда. Ласковый легкий морозец охватил стылыми ладонями обе щеки и прогнал липкую дремоту получше ледяной воды из под крана и крепчайшего кофе. Не люблю кофе. Принимаю его как лекарство по мере надобности. Как средство против сна. Не помогает. Но что-то на замену кофе придумать трудно, а потому приходится его пить, давиться и морщиться от чрезмерной горечи. Перестаралась, как всегда.
Утешает одно. То, что я сейчас сделала, не сможет никто на работе. Говнястый, вообще-то интерьерчик, ничего оригинального, но и так там не может никто. Нарисовать – пожалуйста, а вот трехмерку простроить – вряд ли. А значит лишней не буду. Это не отметает всех сомнений, но несколько утешает все же.
А! Еще Мариночка художница меня просто обласкала. Не поверила, что я замужем и дала мне на вид лет двадцать. Я была просто на седьмом небе от счастья и теперь люблю ее больше всех. Но это значит – все. Все уже. Когда в шестнадцать лет мне давали тринадцать – это угнетало.
Человек начинает стареть тогда, когда начинает молодиться.
О, нет, я полна сил, как никогда, я молода и умею нравиться. Все дело в менталитете. Теперь уже он никогда не измениться. Я могу только совершенствовать до бесконечности все навыки, что приобрела когда-то. Но меняться, расти - это уже все. Меня очень трудно будет убедить взглянуть на мир по новому. А это значит все.
Нет меня.
Вся где-то там, в дебрях лихорадочных раздумий, великолепных планов и смутных сомнений. Еще не научилась работать на работе, а дома отдыхать. И потому в голове крутятся всевозможные решения планировки, цветовой гаммы и тому подобные абстрактные понятия. А как только оказываюсь там, все гениальные идеи забываются напрочь.
Все равно работать приходится дома. Но компьютер мне обещали поставить в скором времени. Там уже есть деве девчонки – художницы. Тоже дизайнеры. Им тоже обещали компьютеры. В скором времени. Полтора года назад это было. Выводы напрашиваются сами собой. Еще им обещали давать делать интерьеры. Посадили расписывать тарелки и столики. Смутные сомнения терзают все сильнее.
Все.
Нет меня.
В сети - точно нет. А потому скучаю отчаянно. Не по сети, нет. По людям. Очень, очень я по всем скучаю.
Эххх……
Ночь.
Заставляет помчаться вприпрыжку.
Споткнуться,
Упасть,
Затаиться как мышка.
Выходить из дома, когда едва брезжит рассвет – это здорово. Правда. Ласковый легкий морозец охватил стылыми ладонями обе щеки и прогнал липкую дремоту получше ледяной воды из под крана и крепчайшего кофе. Не люблю кофе. Принимаю его как лекарство по мере надобности. Как средство против сна. Не помогает. Но что-то на замену кофе придумать трудно, а потому приходится его пить, давиться и морщиться от чрезмерной горечи. Перестаралась, как всегда.
Утешает одно. То, что я сейчас сделала, не сможет никто на работе. Говнястый, вообще-то интерьерчик, ничего оригинального, но и так там не может никто. Нарисовать – пожалуйста, а вот трехмерку простроить – вряд ли. А значит лишней не буду. Это не отметает всех сомнений, но несколько утешает все же.
А! Еще Мариночка художница меня просто обласкала. Не поверила, что я замужем и дала мне на вид лет двадцать. Я была просто на седьмом небе от счастья и теперь люблю ее больше всех. Но это значит – все. Все уже. Когда в шестнадцать лет мне давали тринадцать – это угнетало.
Человек начинает стареть тогда, когда начинает молодиться.
О, нет, я полна сил, как никогда, я молода и умею нравиться. Все дело в менталитете. Теперь уже он никогда не измениться. Я могу только совершенствовать до бесконечности все навыки, что приобрела когда-то. Но меняться, расти - это уже все. Меня очень трудно будет убедить взглянуть на мир по новому. А это значит все.
пятница, 14 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
**Лиомис сидит выпучив глаза. Будто камнем по голове пришибленная. Движения заторможены ,а мысли, еще час назад лихорадочно метавшиеся, сдохли вовсе. Грузанутая до невозможности.
Ходила на будущее место работы. О, нет, там она вовсе не нервничала. С виду. Была непрошибаемо спокойна, уверенна в себе. Взгляд внимателен, доброжелателен, чуть с прищуром, как это бывает у близоруких. Манеры слегка скованы, но не чересчур. Умно и к месту шутила. Заглядывала в рот предполагаемому будущему начальнику. Сумела выгодно себя преподнести. С видом знатока разглядывала камеру по пескоструйной обработке стекла, станок по обработке кромки, по резке, хотя впервые в жизни видела подобных монстров. С таким же умным видом выслушала о том, что такое мультированное стекло. Вроде даже как поняла что-то, но повторить не в состоянии.
Такое сомообладание даром не проходит. За все приходится расплачиваться. И за жуткий мандраж, загнанный нещадно внутрь, тоже.
А теперь пошел отходняк. После того, как на бумагу были выплеснуты дикие табуны идей и предложений по дизайну стеклянных столиков (ведь надо же в понедельник прийти не с пустыми руками) , в голове поселилась Тяжесть. Грузно и нагло опустилась на хрупкие плечи, подминая, заставляя согнуться от непомерного груза. Груза впечатлений, нервов, бесплотных опасений (могут еще и не взять), мрачных перспектив (предстоит заниматься тем, о чем мечтала, но что еще ни разу не делала), и тревожных мыслей(ни хрена не смыслю ни в технологии, ни в материале). Грузанутая, в общем. Еще и оттого, что за выходные нужно придумать, как переделать в лучшую сторону интерьер помещения фирмы, хотя с этим тесным пятачком сделать что то проблематично даже профессионалу.
Сииильно, сильно грузанутая Лиомис, если уж начала сыпать терминами в дневнике, смущая народ странными слдовами.
И потому она смотрит на себя будто со стороны, будто чуть сверху, оттого и думает о себе в третьем лице. Так легче. Будто это и не она вовсе. **
Я же дикая! Дикая и нелюдимая! Я так и не спросила ни о зарплате, ни даже о длине рабочего дня. И общение с новыми людьми дается мне ой как нелегко. А теперь пошел отходняяааа.
**Муж принес в дом пиво, и глаза Лиомис алчно заблестели**
Дорогой, как ты узнал? А еще шампанское можно открыть, с нового года стоит непочатая бутыль.
Думаете поможет?
Хорошо бы еще в сеть сегодня выйти, часиков с трех, предварительно поспать еще. Но уснуть можно, если только высыпать в рот весь пузырек валерианки. У меня к ней стойкий иммунитет. Да, так и сделаю. Но сначала пиво. Потом шампанское. Потом валерианку. Потом спать. Потом снова грязно приставать к Темному, если он будет в сети, с непристойными предложениями поиграть.
Должно помочь. Не может не помочь.
Ходила на будущее место работы. О, нет, там она вовсе не нервничала. С виду. Была непрошибаемо спокойна, уверенна в себе. Взгляд внимателен, доброжелателен, чуть с прищуром, как это бывает у близоруких. Манеры слегка скованы, но не чересчур. Умно и к месту шутила. Заглядывала в рот предполагаемому будущему начальнику. Сумела выгодно себя преподнести. С видом знатока разглядывала камеру по пескоструйной обработке стекла, станок по обработке кромки, по резке, хотя впервые в жизни видела подобных монстров. С таким же умным видом выслушала о том, что такое мультированное стекло. Вроде даже как поняла что-то, но повторить не в состоянии.
Такое сомообладание даром не проходит. За все приходится расплачиваться. И за жуткий мандраж, загнанный нещадно внутрь, тоже.
А теперь пошел отходняк. После того, как на бумагу были выплеснуты дикие табуны идей и предложений по дизайну стеклянных столиков (ведь надо же в понедельник прийти не с пустыми руками) , в голове поселилась Тяжесть. Грузно и нагло опустилась на хрупкие плечи, подминая, заставляя согнуться от непомерного груза. Груза впечатлений, нервов, бесплотных опасений (могут еще и не взять), мрачных перспектив (предстоит заниматься тем, о чем мечтала, но что еще ни разу не делала), и тревожных мыслей(ни хрена не смыслю ни в технологии, ни в материале). Грузанутая, в общем. Еще и оттого, что за выходные нужно придумать, как переделать в лучшую сторону интерьер помещения фирмы, хотя с этим тесным пятачком сделать что то проблематично даже профессионалу.
Сииильно, сильно грузанутая Лиомис, если уж начала сыпать терминами в дневнике, смущая народ странными слдовами.
И потому она смотрит на себя будто со стороны, будто чуть сверху, оттого и думает о себе в третьем лице. Так легче. Будто это и не она вовсе. **
Я же дикая! Дикая и нелюдимая! Я так и не спросила ни о зарплате, ни даже о длине рабочего дня. И общение с новыми людьми дается мне ой как нелегко. А теперь пошел отходняяааа.
**Муж принес в дом пиво, и глаза Лиомис алчно заблестели**
Дорогой, как ты узнал? А еще шампанское можно открыть, с нового года стоит непочатая бутыль.
Думаете поможет?
Хорошо бы еще в сеть сегодня выйти, часиков с трех, предварительно поспать еще. Но уснуть можно, если только высыпать в рот весь пузырек валерианки. У меня к ней стойкий иммунитет. Да, так и сделаю. Но сначала пиво. Потом шампанское. Потом валерианку. Потом спать. Потом снова грязно приставать к Темному, если он будет в сети, с непристойными предложениями поиграть.
Должно помочь. Не может не помочь.
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
В чем измерить возраст?
В годах? Но возраст тела не обязательно совпадает с психологическим возрастом, с социальной зрелостью. Но тогда за что уважать старших? За то что видели больше суровых зим, больше прекрасных весен, больше восходов и закатов, нажили больше болячек? А если при том ума как не было так и нет? Или есть?
Несомненно, возраст тела очень многое значит. Оно вроде как сильнее и выносливее со временем, но силы восстанавливаются медленнее. Спокойнее и ровнее темперамент, размереннее и солиднее движения. Я уже не могу себе позволить пробежаться, просто взять и побежать, даже если очень-очень хочется. Не могу забраться на дерево. Нет, могу, но не сделаю этого уже, просто так, ради удовольствия, даже если очень, очень захочется. Но это не от усталости тела. Это совсем другое.
А как быть с опытом? Можно ли считать, что к примеру уличный сирота взрослее меня, потому что навидался на улице такого, что мне и в страшном сне не привидится? Можно ли считать, что к примеру, спортсмен-экстремал, покоривший не одну вершину, не один горный водопад, накопивший громадный опыт по выживанию – что он все же романтичный мальчишка, бравирующий, красующийся своей отвагой и доблестью? Становится ли взрослее мужчина, внося на руках в дом молодую жену, или остается все тем же мальчишкой? Становится ли женщиной девушка после возвращения из роддома? Нет, конечно же, беременность изменяет. Невозможно такое долгое время жить с живым комочком внутри и остаться прежней. Или возможно?
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Посмотрела «Интервью с вампиром». Впервые в жизни. Да-с, поздравьте меня. *Лиомис смущенно улыбнулась*. Я вообще всегда так. Самые известные и нашумевшие фильмы смотрю в бооольшим опозданием. Когда о фильме слишком много говорят, нахваливают рекламные ролики, зазывают навязчиво в кинотеатр афиши, то просто из чувства противоречия не хочется его смотреть. Хорошо хоть я таким образом не умудрилась пропустить ВК и Ночной дозор. Не пропустить бы еще теперь Волкодава, который как говорят, снимается уже. Вряд ли фильм сможет сравняться, да нет, хотя бы приблизиться по глубине и красоте к книге. Скорее это выйдет костюмированный экшн, но даже и так любопытно будет.
Да. О вампирах. Смотрела я смотрела и поняла, что соскучилась уже. Играть хочется – сил нет. Интересно, у вампира Каина до сих пор сессия, или я что-нибудь ему не то ляпнула и обидела парня? Это так, мысли вслух. Жаль будет, если он больше не захочет со мной общаться.
Да. О вампирах. Смотрела я смотрела и поняла, что соскучилась уже. Играть хочется – сил нет. Интересно, у вампира Каина до сих пор сессия, или я что-нибудь ему не то ляпнула и обидела парня? Это так, мысли вслух. Жаль будет, если он больше не захочет со мной общаться.
воскресенье, 09 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Как все-таки конь украшает мужчину. Даже если этому мужчине от силы шестнадцать.
Эта зима выдалась еще теплее и слякотней, чем прошлая. Вчера было плюс три. Ночной снегопад едва присыпал все дыры от человечьих и собачьих следов, все проплешины, сквозь которые чернела земля, а местами и зеленела трава вдоль линий теплосетей, как снова туманная, сырая теплынь превратила в чавкающее месиво улиц, стирая грань между дорогой и бездорожьем. Восхитительно. Очень похоже на ту зиму, которая приходила в те края, где я родилась. Даже тот же пронизывающий до костей влажный ветер. Об этом я могла только мечтать, и мечтала все то время, что прожила в средней полосе. Первая моя зима была очень морозной, снежной, и невероятно долгой. Но каждая последующая была чуть теплее. Хочется не смиряя свою гордыню считать, что это я привезла с собой тепло из южных широт.
А по густой грязной каше, именуемой проезжей частью, уныло плелись три коняги. Их натруженные спины подрагивали под холодными каплями, что падали с промозглых небес нечасто, но все равно не приятно. Каждая кляча тянула за собой старые, видавшие виды сани. Полозья шли с трудом, задерживаясь на каждой кочке и выбоине, издавая противный скрежет железа об асфальт. Украшенные елочными блесками, мишурой, бантами и лентами, сани выглядели еще более убого. А по тротуару рысцой трусила изумительная вороная кобылка. Порода была видна сразу, невооруженным глазом. Наличие благородных кровей в молодой кобылке бросалось в глаза даже мне, совсем в лошадях не разбирающейся и мало их в своей жизни встречавшей. А уж садилась я на лошадь и вообще раз в жизни, в парке. Эти лошади тоже возвращались с рабочей смены. Новогодние каникулы – горячее время, верный заработок. Если уж кто не желает покататься на лошадке, то уж сфотографируется на ней, или хоть рядом с ней буквально каждый.
Кобылка несла на себе седока. Пареньку было на вид 15-16 лет. Встреться на улице такой, взгляд равнодушно скользнет по нему, и не ни на чем не зацепится. На всадника я смотрела долго и с любопытством. Парень в седле держался не просто уверенно, он совсем не следил за движением тела, как не следим мы, передвигающиеся пешком. Так наверное бывает, когда езда на лошади превращается из редкого развлечения в каждодневную работу, однообразную, но необходимую. Это не передать словами. Так, наверное, ездили на лошадях в давние времена воины. Спортсмены, что выступают на соревнованиях тоже ездят не так. Спортсмены напряжены, как струна. Они имеют цель показать себя с наилучшей стороны, выступить, победить. А тот паренек не красовался, не бравировал, он просто устало возвращался с работы. Руки его так же машинально держали поводья, как наши руки сами собой ложатся на поручни в метро или автобусе. И в этом было нечто такое, что заставляло не отрывать от парнишки глаз, пока кобылка его не поравнялась со мной и не пронесла своего юного седока мимо. Оглядываться я не стала, хоть и хотелось.
Все таки, конь очень, очень красит человека. Особенно если это красивый конь.
Эта зима выдалась еще теплее и слякотней, чем прошлая. Вчера было плюс три. Ночной снегопад едва присыпал все дыры от человечьих и собачьих следов, все проплешины, сквозь которые чернела земля, а местами и зеленела трава вдоль линий теплосетей, как снова туманная, сырая теплынь превратила в чавкающее месиво улиц, стирая грань между дорогой и бездорожьем. Восхитительно. Очень похоже на ту зиму, которая приходила в те края, где я родилась. Даже тот же пронизывающий до костей влажный ветер. Об этом я могла только мечтать, и мечтала все то время, что прожила в средней полосе. Первая моя зима была очень морозной, снежной, и невероятно долгой. Но каждая последующая была чуть теплее. Хочется не смиряя свою гордыню считать, что это я привезла с собой тепло из южных широт.
А по густой грязной каше, именуемой проезжей частью, уныло плелись три коняги. Их натруженные спины подрагивали под холодными каплями, что падали с промозглых небес нечасто, но все равно не приятно. Каждая кляча тянула за собой старые, видавшие виды сани. Полозья шли с трудом, задерживаясь на каждой кочке и выбоине, издавая противный скрежет железа об асфальт. Украшенные елочными блесками, мишурой, бантами и лентами, сани выглядели еще более убого. А по тротуару рысцой трусила изумительная вороная кобылка. Порода была видна сразу, невооруженным глазом. Наличие благородных кровей в молодой кобылке бросалось в глаза даже мне, совсем в лошадях не разбирающейся и мало их в своей жизни встречавшей. А уж садилась я на лошадь и вообще раз в жизни, в парке. Эти лошади тоже возвращались с рабочей смены. Новогодние каникулы – горячее время, верный заработок. Если уж кто не желает покататься на лошадке, то уж сфотографируется на ней, или хоть рядом с ней буквально каждый.
Кобылка несла на себе седока. Пареньку было на вид 15-16 лет. Встреться на улице такой, взгляд равнодушно скользнет по нему, и не ни на чем не зацепится. На всадника я смотрела долго и с любопытством. Парень в седле держался не просто уверенно, он совсем не следил за движением тела, как не следим мы, передвигающиеся пешком. Так наверное бывает, когда езда на лошади превращается из редкого развлечения в каждодневную работу, однообразную, но необходимую. Это не передать словами. Так, наверное, ездили на лошадях в давние времена воины. Спортсмены, что выступают на соревнованиях тоже ездят не так. Спортсмены напряжены, как струна. Они имеют цель показать себя с наилучшей стороны, выступить, победить. А тот паренек не красовался, не бравировал, он просто устало возвращался с работы. Руки его так же машинально держали поводья, как наши руки сами собой ложатся на поручни в метро или автобусе. И в этом было нечто такое, что заставляло не отрывать от парнишки глаз, пока кобылка его не поравнялась со мной и не пронесла своего юного седока мимо. Оглядываться я не стала, хоть и хотелось.
Все таки, конь очень, очень красит человека. Особенно если это красивый конь.
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Хоббиты! Обожаю хоббитов. Вот на днях мы очень приятнео провели время в гостях у замечательного семейства хоббитов. Такие милые люди.
Хозяева были радушны. От угощения на столе текли слюнки. Вино было вкусным, крепости его почти не чувствовалось. Разговор оживленно прыгал веселым зайчиком между темами архитектуры, компьютерного железа и компьютерных же игр. А еще у них живет такая трогательная крыска Фенечка.
Это замечательно – иметь друзей!
Хозяева были радушны. От угощения на столе текли слюнки. Вино было вкусным, крепости его почти не чувствовалось. Разговор оживленно прыгал веселым зайчиком между темами архитектуры, компьютерного железа и компьютерных же игр. А еще у них живет такая трогательная крыска Фенечка.
Это замечательно – иметь друзей!
воскресенье, 02 января 2005
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Всю прошлую ночь гроза бушевала над городом. Многоцветные сполохи озаряли небеса, а от треска и шума закладывало уши. Люди скучают по лету, наполненному ливнями и грозами, теплом и весельем. Рукотворная гроза соперничала по силе грохота и блеска с грозой природной, которая никак не могла ответить, показать гордецам людям на что способна настоящая гроза. Ведь не могла она явиться при морозе, и потому вместо сильного ливня с неба сыпал обильный снегопад. И потому бесконечные ракеты, петарды и бенгальские огни, китайского производства по большей части, старались вовсю, Они погибали дружными стайками в темных, занавешенных пеленой снега небесах, проживая хоть и короткую, но яркую, ослепительную жизнь, и украшая своей смертью
От непрерывных взрывов, хлопков и треска, визгов и протяжных стонов, зовущихся песнями, нервы натянуты были в тонкую струнку, готовую оборваться в любой миг от очередного, особо неожиданного и громкого взрыва. И тогда, сметая весь налет цивилизованности и благовоспитанности, животные инстинкты заставят припасть к земле, прижать уши и броситься не разбирая дороги прочь с этой многолюдной площади, подальше от этой пьяной шумной толпы. Но сила воли человека разумного цепко держит меня в узде, не позволяя даже всхрапывать будто испуганной лошади в центре военных действий. Этот самый человек разумный не моргнув глазом выслушивает взрыв петард под самыми ногами и снисходительно улыбается мелким сорванцам, которые их туда подбросили. Сорванцам стало неинтересно, и они принялись пугать двух эмоциональных тетенек.
Утро все же наступило. Перепуганное солнце поначалу не слишком то торопилось вступить в свои права, медленно и робко выползая на истоптанный и обожженный снег. Но, удостоверившись, что все тихо, что обезумевшая толпа убралась по своим норам, радостно засияло и осветило усталую землю в полную силу, пробираясь даже в окна, сквозь плотно задернутые шторы.
Утро было, как и следовало ожидать, сонным и заторможенным. И мы вновь выбрались на улицу. Прохожие, встречавшиеся по пути, хмурили брови от головной боли и складки на их лбах выдавали напряженное усилие мысли в попытках вспомнить хоть что-то из того, что происходило всего каких-то несколько часов назад. Порой их серые, обескровленные лица озаряла счастливая и довольная, немного удивленная улыбка. Это когда все же удавалось выудить из памяти особо яркий фрагмент. Значит, праздник удался, значит не зря было потрачено столько сил, здоровья, денег и времени. Приятные воспоминания – это единственное, на что их стоит тратить. Можно не иметь ничего, но быть абсолютно счастливым человеком, потому что есть что вспомнить, и от этого жизнь кажется не напрасной. А прохожие улыбались не долго. Они вновь погружались в сосредоточенно-заторможенное состояние, и на лицах их блуждал уже отпечаток разочарования и грусти. Это от того, что они вновь были по одиночке, а не единым организмом-толпой, как ночью.
Утром я допивала шампанское. Вспоминая всем известную цитату о том, что пьют его по утрам только аристократы и дегенераты, я спешу заметить, что есть в моих венах примеси голубой крови. И в недурственном количестве, миллиграмм эдак на триста, а то и на пол литра. Девичья фамилия у меня аристократическая. Была. Конечно, вряд ли моим предками было то самое семейство, но думать так приятно, и потому я буду считать себя аристократкой, несмотря ни на что. Ну, просто это тешит мое самолюбие.
Старенькое очень стихотвореньице. И хоть глаза мои не только сухи но и не желают того, чтобы их разъедал горячий соленый раствор, но подходит оно по настроению как нельзя лучше.
Да нет, на самом деле настроение у меня было приподнятым, и даже веселым. Ведь невозможно не заразиться всеобщим безумием, когда находишься внутри большого организма, агонизирующего весельем. И только выход в сеть в эту ночь придал некоторые нотки лиричности и грусти. Ведь на самом то деле, редко кому было в эту ночь по настоящему весело, искренне, не напоказ, даже тем, кто провел ее в шумной компании, за столом, запивая тоску крепкими напитками и закусывая ощущение потерянности всякими вкусностями.
Ой, насчет вкусностей! Вот что действительно придало мне новогоднее настроение. Особенно процесс приготовления, но и поедание тоже. Я восстановила все семь ингредиентов одного салата, что пробовала когда-то в ресторане и приготовила это чудо дома. Это было божественно! Ммммм… снова слюнки текут.
От непрерывных взрывов, хлопков и треска, визгов и протяжных стонов, зовущихся песнями, нервы натянуты были в тонкую струнку, готовую оборваться в любой миг от очередного, особо неожиданного и громкого взрыва. И тогда, сметая весь налет цивилизованности и благовоспитанности, животные инстинкты заставят припасть к земле, прижать уши и броситься не разбирая дороги прочь с этой многолюдной площади, подальше от этой пьяной шумной толпы. Но сила воли человека разумного цепко держит меня в узде, не позволяя даже всхрапывать будто испуганной лошади в центре военных действий. Этот самый человек разумный не моргнув глазом выслушивает взрыв петард под самыми ногами и снисходительно улыбается мелким сорванцам, которые их туда подбросили. Сорванцам стало неинтересно, и они принялись пугать двух эмоциональных тетенек.
Утро все же наступило. Перепуганное солнце поначалу не слишком то торопилось вступить в свои права, медленно и робко выползая на истоптанный и обожженный снег. Но, удостоверившись, что все тихо, что обезумевшая толпа убралась по своим норам, радостно засияло и осветило усталую землю в полную силу, пробираясь даже в окна, сквозь плотно задернутые шторы.
Утро было, как и следовало ожидать, сонным и заторможенным. И мы вновь выбрались на улицу. Прохожие, встречавшиеся по пути, хмурили брови от головной боли и складки на их лбах выдавали напряженное усилие мысли в попытках вспомнить хоть что-то из того, что происходило всего каких-то несколько часов назад. Порой их серые, обескровленные лица озаряла счастливая и довольная, немного удивленная улыбка. Это когда все же удавалось выудить из памяти особо яркий фрагмент. Значит, праздник удался, значит не зря было потрачено столько сил, здоровья, денег и времени. Приятные воспоминания – это единственное, на что их стоит тратить. Можно не иметь ничего, но быть абсолютно счастливым человеком, потому что есть что вспомнить, и от этого жизнь кажется не напрасной. А прохожие улыбались не долго. Они вновь погружались в сосредоточенно-заторможенное состояние, и на лицах их блуждал уже отпечаток разочарования и грусти. Это от того, что они вновь были по одиночке, а не единым организмом-толпой, как ночью.
Утром я допивала шампанское. Вспоминая всем известную цитату о том, что пьют его по утрам только аристократы и дегенераты, я спешу заметить, что есть в моих венах примеси голубой крови. И в недурственном количестве, миллиграмм эдак на триста, а то и на пол литра. Девичья фамилия у меня аристократическая. Была. Конечно, вряд ли моим предками было то самое семейство, но думать так приятно, и потому я буду считать себя аристократкой, несмотря ни на что. Ну, просто это тешит мое самолюбие.
По хрустальной лестнице
С прозрачными ступенями
Я схожу
С ума
В дым легких сновидений.
Мне бы лишь успеть
Уйти подальше вниз.
Я пошла
Пока.
Пока не видно слез.
Где-то внутри глаз
Слезы закипают.
Даже на щеке
Слезы не растают.
Я ступаю вниз
Плача и смеясь.
С кем-то вдалеке
Выхожу на связь.
По хрустальной лестнице
Робкий стук шагов.
Падает и светится
Легкий сонный дым.
Скоро все изменится
Кроме липких снов.
Я шагну по лестнице,
Погружаясь в сны
.С прозрачными ступенями
Я схожу
С ума
В дым легких сновидений.
Мне бы лишь успеть
Уйти подальше вниз.
Я пошла
Пока.
Пока не видно слез.
Где-то внутри глаз
Слезы закипают.
Даже на щеке
Слезы не растают.
Я ступаю вниз
Плача и смеясь.
С кем-то вдалеке
Выхожу на связь.
По хрустальной лестнице
Робкий стук шагов.
Падает и светится
Легкий сонный дым.
Скоро все изменится
Кроме липких снов.
Я шагну по лестнице,
Погружаясь в сны
Старенькое очень стихотвореньице. И хоть глаза мои не только сухи но и не желают того, чтобы их разъедал горячий соленый раствор, но подходит оно по настроению как нельзя лучше.
Да нет, на самом деле настроение у меня было приподнятым, и даже веселым. Ведь невозможно не заразиться всеобщим безумием, когда находишься внутри большого организма, агонизирующего весельем. И только выход в сеть в эту ночь придал некоторые нотки лиричности и грусти. Ведь на самом то деле, редко кому было в эту ночь по настоящему весело, искренне, не напоказ, даже тем, кто провел ее в шумной компании, за столом, запивая тоску крепкими напитками и закусывая ощущение потерянности всякими вкусностями.
Ой, насчет вкусностей! Вот что действительно придало мне новогоднее настроение. Особенно процесс приготовления, но и поедание тоже. Я восстановила все семь ингредиентов одного салата, что пробовала когда-то в ресторане и приготовила это чудо дома. Это было божественно! Ммммм… снова слюнки текут.
вторник, 28 декабря 2004
Как у ведьмы четыре крыла, платье до пола, ой, до пола.
Вот и мне наконец то приснился настоящий сон. Давненько я их не видела, а тут вдруг такой роскошный, такой шикарный…и такой длинный, и такой отчетливый и реальный…. Настоящее приключение. В общем, я довольна, как никогда.
По странному стечению обстоятельств, я осталась в квартире одна на неопределенное время. Я скучала. Компьютерные игры вконец опротивели своей однообразностью. Не зная, куда себя деть от скуки, я просто слонялась по квартире из угла в угол. Телевизор монотонно ворковал в углу на каком-то одном канале, мерным своим мерцанием и свечением напоминая костер в очаге. Не сам огонь, а именно домашний очаг. Если раньше, в древности, символом домашнего уюта служил огонь, в очаге ли, в камине или в керосиновой лампе, то в современности этим символом является телевизор. Вот такие философские мысли лениво ворочались у меня в голове. Руки мои перелистывали журнал «вокруг света», сама я, сидя на коленках на паласе, время от времени поглядывала в экран, просматривая в перерывах между рекламой то передачи о путешествиях и дальних странах, то что-то на религиозные и исторические темы. Я всегда отдавала предпочтение образовательным передачам. А журнал валялся уже на полу у моих ног, сам собой раскрывшись на странице, где крупно и красиво была помещена фотография стены одной из пещер, служивших домом и убежищем для доисторического человека. На грубом камне плясали и мельтешили нарисованные человечки. Их темные изломанные силуэты то гонялись с копьями и стрелами за антилопой или носорогом, то танцевали хороводом вокруг костра. Вот один человечек воздевает руки к небу. Вот, тот же самый, это несомненно, человечек, встает с колен и склоняется над огнем, рупором сложены ручки-палочки, человечек шепчет какие-то слова. Я совершенно ясно понимаю, что в самом низу, на темной шершавой стене, будто комиксом изображен какой-то ритуал. Этот хрупкий маленький человечек, многократно повторенный в нескольких рисунках, несомненно шаман. Вот он совершает какие-то телодвижения, странные, неестественные, ломающие человеческую фигуру. И я уже слышу голос человечка, бубнящего себе под нос напевный наговор на незнакомом древнем языке. Стремительный взгляд в телевизор и вздох облегчения. По телевизору показывают летнюю тундру, селение оленеводов, старый шаман у входа в юрту сидит с трубкой в зубах и не разжимая зубов напевает для корреспондентов из столицы слова, что заучил когда-то в детстве по настоянию своего деда, а тот от своего, и так далее, в глубь веков. Почти неосознанно повторяю за шаманом одними губами странно звучащие незнакомые слова. Дается это мне на удивление легко, будто древний язык наиболее приспособлен был для человеческого горла. Неудобопроизносимые сочетания согласных слетали с моих губ легко и непринужденно вслед за шаманом, обретали потихоньку звучание уже и в моем, нежном женском голосе, резко контрастирующим с прокуренным хрипением старика-шамана.
Втянувшись в монотонный напев, я уже почти угадывала, каким будет следующее слово. Вот я сама не зная почему, привстала на коленях на полу. Руки мои задвигались в такт примитивному ритму напевного заговора. Тело мое стало повторять телодвижения того человечка, нарисованного на стене пещеры. Нельзя сказать, что делала я это против воли. Нет, наоборот, я тщательно сверялась с картинкой в журнале, чтобы как можно точнее повторить весь ритуал. А то, что это без сомнения, магический ритуал, и что его нужно совершать именно под этот наговор, я уже почти не сомневалась. И только шальная мысль блуждала в мозгу – что же после этого будет? А то, что у меня что-то выходило, пусть без определенной цели, из чистейшего любопытства, из детской уверенности в существование чудес, в этом я тоже почти не сомневалась. Да и уверенность мою подкрепляло все нарастающая гнетущая обстановка в квартире. Вот доисторические «комиксы» кончились. Тело мое, совершив последний пируэт древнего танца в изнеможении опустилось на пол. Совсем не удивило меня то, что в момент, когда шаман закончил свою песнь и ударил в бубен, я, почти интуитивно, сильно хлопнула в ладоши, и ладони мои тут же зачесались от резкого хлопка. И уж абсолютно не было неожиданностью то, что экран телевизора погас, лишившись питания. Я встала, втягивая голову в плечи от невыносимого уже напряжения в воздухе и пощелкала выключателем. Свет вырубили. Принялась рассматривать журнал дальше. На обороте страницы помещена была фотография другой стены той же самой пещеры. По низу стены я отыскала продолжение похождений того же самого человечка-шамана. Вот он, обессиленный, сидит на полу. Вот за его спиной появляется силуэт кого-то большого, страшного, темного, ростом чуть ли не в два раза превышающим его. По пропорциям вроде бы напоминающий человека, но человеком определенно не являющийся. Человечек протягивает тоненькие ручки-веточки к мощной фигуре и указывает пальцем на большого жирного мамонта на другом конце стены. Следующий кадр – большое существо протянув мускулистую руку приказывает (именно приказывает) мамонту подойти и лечь у ног шамана. Вот толпа охотником весело и резво забивают животное и пируют. Вот шаман снова протягивает ручки в молитвенно-просительном жесте к своему богу, а в то, что на зов явился древний языческий бог, у меня уже тоже нет никаких сомнений. Но бог отчего-то совсем не спешит выполнить новую просьбу человечка. Он удаляется, унося с собой на могучих плечах, возможно в потусторонний мир, то ли самого шамана, то ли какую-то женскую фигурку в качестве жертвы. Человечки пляшут вокруг мамонта, их нарисованные животики сыто округлены. Они довольны, отделались малой жертвой, зато живо и с голоду не подыхает все племя.
Волосы зашевелились у меня на затылке, когда дошло до меня, что же я натворила, кого же вызывала сейчас. Робкая надежда на то, что все это брехня и сказки была безжалостно разрушена резким звуком распахнувшейся двери. А я ведь закрывала ее на ключ, это я точно помнила. По квартире загуляли сквозняки. По телу побежала дрожь. Я знала, он сейчас явится. Осторожно, на подгибающихся ногах подобралась к двери, выглянула на площадку. Разумеется, никого, но и не то, чтобы совсем никого. Он рядом, он где то здесь, я ощущала его спинным мозгом, всеми печенками, как чувствуют животные. Я аккуратно прикрыла дверь, стараясь не делать лишнего шума. Он был уже внутри, я знала это. Я металась по квартире, стараясь убежать от все нарастающего ощущения чужого присутствия рядом с собой, от свиста и гула в ушах. В глазах то ли потемнело, а то ли промелькнула туманная тень. Он не спешил являться вот так разом, приучая меня постепенно к неизбежности того, что мне сейчас предстоит увидеть. Вот я остановилась как вкопанная у закрытой двери спальни. Я знала, что он стоит сейчас за дверью. Слабеющей, дрожащей рукой я толкнула дверь и узрела стоящего передо мной древнего страшного бога. Более мерзкого и отвратительного отродья я не видела еще ни на средневековых гравюрах и фресках с изображением демонов, ни в компьютерных играх с монстрами. Высокая, чуть ли не более двух метров, мощная фигура напоминала человека только наличием двух ног, двух рук и одной головы. На этом сходство и кончалось. Я запомнила его облик в мельчайших подробностях и сейчас этот образ стоит у меня перед глазами, так и напрашиваясь на то, чтобы перенести его на бумагу карандашом. Это потерпит, сначала я расскажу словами. Грубая кожа как у рептилии, землистого цвета, но не чешучатая, а гладкая, туго обтягивала мускулистое тело. Удлиненной формы голова, без растительности, была посажена на мощную, почти бычью шею, но длинную, не лишенную изящности. Бугрящиеся мускулами руки были длинноваты, доходили почти до колен. И длинные ноги его были расставлены на ширине плеч, не делая ни попытки шагнуть вперед. Вокруг могучей, но стройной талии его была обмотана какая-то накидка из грубой ткани, длинная, пониже колен, такого же землистого цвета, пропыленная и драная, будто в ней он прошел все дороги мира и ни разу не принял душ. И несомненно, это был мужчина, а не просто странное мерзкое существо. Древние боги довольно консервативны в таких вопросах. Это современные ангелы и святые, (относительно современные, за последние пару тысяч лет), не пойми кто под своими хламидами И вся его фигура несмотря на тяжеловесность, производила впечатление изящества, стройности. Древний бог был мужчиной, и он был отвратителен и мерзок, и этим был он притягателен, и невозможно было отвести от него взгляда.
Пока я изучала его, он в свою очередь, пронизывал меня насквозь своими узкими, раскосыми глазами. Я почти ощущала на себе прикосновение этого буравящего взгляда. И самые разные догадки и предположения роились у меня в голове. Я, например, совершено точно была уверена, что он знает теперь все, что знаю и я, и даже больше, так как читал еще и мое подсознание. Я поняла, что он мог бы воплотиться в единое мгновение, но ему ведь не нужна спрыгнувшая с катушек от страха и неожиданности жрица… Жрица? Хм… Я знала, что он, основательно покопавшись у меня в голове, теперь изучил все, что накопило человечество за долгое время его отсутствия, что вот сейчас он заговорит со мной на русском языке.
- Ну, как ты тут вообще, жива здорова? – с наглой ухмылкой поприветствовал он меня фразой из милой песенки из репертуара группы Ума Турман, которую я слушала без перерыва вот уже несколько дней, и тексты которой плавали по поверхности моей памяти. И таким тоном он это произнес, будто встретились два добрых приятеля, которые не виделись пропасть сколько лет. Но обстановка от этого ничуть не разрядилась, наоборот, я оторопела еще больше, почувствовав в тоне снисходительную беззлобную издевку. А голос, что это был за чудесный голос! Низкий, басовитый, но такой теплый и нежный, такой ласковый, что совсем не вязался с отвратительной его наружностью. И я понимала, что и облик и голос он подобрал себе именно с таким расчетом, чтобы ошеломлять еще больше, но не переходить ту грань, где начиналась бы моя истерика и безумие. Бог улыбнулся, оскалив острые многочисленные, намного больше чем у человека, зубы. Ему было забавно, какое магическое воздействие производит на меня его голос, как дрожь пробегает у меня по позвоночнику, как обрывается что-то внутри и падает, как спирает дыхание от гулкого звона металла в его голосе вперемешку с ласкающе-вкрадчивым шелестом водопада. Как словами можно описать голос? Да никак.
- Чайку будешь? Или может кофе? – поддержала я игру в двух приятелей, неожиданно легко обращаясь к нему вот так запросто, так как бог все еще стоял, склонив набок голову и ожидал от меня каких-то слов, хотя ему заранее было известно, что я могу сказать.
- А давай кофе! – еще шире ухмыльнулся мерзкая тварь, вновь обласкав меня, дрожащую, своим невероятным голосом.
Я опрометью кинулась на кухню готовить богу растворимый кофе, с облегчением и радостью вздохнув от того, что ненадолго потеряла его из виду. И проделывая нехитрые манипуляции с чайником, с кружкой, я испытывала какую-то безотчетную радость от того, что у меня есть возможность угодить своему богу, ведь наверняка он еще ни разу не пробовал кофе. Своему?.... хм… Эх, перестаралась с сахаром и со сливками, да так оно лучше, ему нужно восстановить силы после долгого пути. И откуда я была так уверена, что наливать ему следует не черный, к примеру, кофе? А именно с молоком, со сливками, и непременно в большую темн- синюю кружку, на которой были нарисованы зодиакальные рыбы. Нет, моя кружка с весаим, не подойдет, а именно взбрело ему в голову пить кофе из кружки с рыбами. На цыпочках я просеменила в гостиную, так как знала, что мой бог уже там. Вот он вальяжно развалился на диване, раскинув в разные стороны свои длинные ноги. Я угодливо склонилась в поклоне, протягивая кружку с горячим, дымящимся напитком своему богу. Кинула взгляд на кофе и обомлела, о, ужас! Молоко в кружке свернулось будто простокваша. Нет, не могла я так опростоволоситься и налить своему богу вместо свежайшего молока в напиток кефиру. Волной накатило сильнейше отчаяние и давящее чувство вины в груди . Как же так, как могла я так оплошать? Сразу вспомнились старые байки о том, что в присутствии демонов и прочих потусторонних аномалий молоко киснет прямо в вымени у коров, а у кормящих матерей и вовсе пропадает.
Страшный бог принял из моих дрожащих рук кофе, скользнув теплыми шершавыми пальцами по моим вспотевшим от волнения и холодеющим рукам, судорожно сжимавшим кружку. Он притворно сокрушенно вздохнул, пожал плечами, будто огорчен, и только хитрющие глаза озорно сверкнули из-под лишенных волосков бровей. Всем своим видом он показал, что делать нечего, придется пить, что дают, и стал безропотно попивать густую, с комочками бурду, во что превратился кофе со сливками. Я присела у его ног на полу, не в силах отвести от него глаз в ожидании приказов. Боги, они умеют все обставить так, чтобы люди испытывали блаженство, подчиняясь и угождая им. А сама думаю «вот, расселся, как у себя дома». И тут же ответная мысль в мозгу: «а ведь он и есть у себя дома. И дом этот принадлежит ему, как и его хозяйка, как и улица, на которой он находится, как и весь город, и весь мир.» Ибо нет теперь в мире этом существа могущественнее и сильнее, чем то, которое я видела перед собой попивающим с самодовольной ухмылкой свой кофе. И я поняла, что это была его мысль. Он снисходил до беседы со мной таким вот образом, хоть и не вполне различала я, где мои собственные мысли, а где его, внушенные мне. Я поняла, что весь этот ритуал тоже был подсказан мне извне, что вовсе не так много сил у меня, чтобы вызвать к жизни древнего бога, что он вполне в силах явиться в этот мир сам, по своему желанию и усмотрению. Я лишь немного помогла ему, совсем немного. Ведь и древние боги тоже подчиняются каким-то своим законам, и чтобы он мог воплотиться в этом мире, нужно было, чтобы этого захотел кто-то из смертных. Да дело и вовсе не в ритуале, ведь боги приходят не оттого, что мы что-то там бормочем или пляшем. Ритуал нужен, чтобы настроиться человечку на нужный лад и правильно «захотеть», чтобы бог пришел.
Я поняла, что бог этот сейчас в самом благостном расположении духа и ему забавно наблюдать за моей реакцией, за моим восхищением и обожанием наряду с отвращением и страхом, за тем, как я постепенно окунаюсь в чувство влюбленности, прекрасно отдавая себе в этом отчет и все еще порываясь сбежать из квартиры, но одновременно не в силах и двинуться, не в силах расстаться с ним, покинуть своего бога, хотя он меня и не удерживал. И он был доволен еще и тем, что я не смела просить у него ничего для себя, хотя все было в его власти, что позвала я его не ради какой-то цели, а просто так.
Мы долго еще вот так беседовали. Порой он говорил что-то голосом и неизменно ухмылялся тому, как прикрывала я глаза от того неземного блаженства, в которое уносили меня звуки его чарующего голоса. Он был доволен. Он сладко потягивался, как после пробуждения от долгого сна, и это так и было. Ведь древние боги никуда не исчезают и не умирают, они просто засыпают, если люди не пробуждают их своими воззваниями. И сейчас он был полон сил, отдохнувший, бодрый и веселый, мой древний языческий бог, настолько древний, что боги тогда не делились на темных и светлых. Но если бы сегодня его относить к одному из двух воюющих лагерей, то мой бог был бы несомненно темным. С такой мерзкой рожей в светлые - никак, ну при всем желании никак. И на эту мою мысль темный бог в очередной раз самодовольно усмехнулся. Он уже выяснил, что в этом мире нет никого из богов, кроме него, а потому вся планета, так же как и я сейчас, была в его распоряжении, была к его услугам, была готова служить для развлечения и забав древнего бога, ибо лишь для этого и приходят боги в мир. Но, мой бог рассудил, что планета подождет его еще немного, и вступление во владение миром он, пожалуй, отложит на пару часиков, а пока… он не прочь поразвлечься.
Мне вспомнилась странная фраза из библии, когда в самом начале мира ангелы спускались в мир, и «входили» к женам человеческим, которые им полюбились, и которые производили от них потомство. И за такое поведение они и были наказаны всевышним.
А мой древний бог уже стоял вплотную ко мне. Его тяжелая, но теплая и мягкая, рука легла мне на спину, повыше лопаток. И ладонь его была такой большой, что пальцы касались шеи, слегка обхватывая ее. Это был жест, забытый с доисторических времен, который означал ухаживание. Он намеренно поступил именно так, хоть и прочел, несомненно, в моем мозгу и Эмманюэль, и камасутру, и все остальные мои «учебники» теории эротики. Но ему было достаточно всего лишь внушить мне свои ощущения, и мои ощущения. Он действовал только мыслью. От прикосновения бога, от жара его руки, что пронизывал, будто электрический ток, все мое тело, и уходил куда-то в пол, в глазах моих потемнело, свист в ушах перерос в оглушительный звон и дрожащие коленки мои окончательно подогнулись. Я почувствовала, что плыву, таю и падаю. И я с облегчением поняла, что теряю сознание. Последней мыслью было, что он непременно меня заботливо подхватит. Последним ощущением было, как сильные руки двумя змеями обвивают мою талию. Последним желанием было, чтобы мой бог не отпускал меня никогда и творил со мной все, что ему заблагорассудится, если его это развлечет ….
И я проснулась.
И первой мыслью было сожаление о том, что у меня такие слабые нервы. Ведь в жизни я еще ни разу не теряла сознание, а во сне вот запросто.
По странному стечению обстоятельств, я осталась в квартире одна на неопределенное время. Я скучала. Компьютерные игры вконец опротивели своей однообразностью. Не зная, куда себя деть от скуки, я просто слонялась по квартире из угла в угол. Телевизор монотонно ворковал в углу на каком-то одном канале, мерным своим мерцанием и свечением напоминая костер в очаге. Не сам огонь, а именно домашний очаг. Если раньше, в древности, символом домашнего уюта служил огонь, в очаге ли, в камине или в керосиновой лампе, то в современности этим символом является телевизор. Вот такие философские мысли лениво ворочались у меня в голове. Руки мои перелистывали журнал «вокруг света», сама я, сидя на коленках на паласе, время от времени поглядывала в экран, просматривая в перерывах между рекламой то передачи о путешествиях и дальних странах, то что-то на религиозные и исторические темы. Я всегда отдавала предпочтение образовательным передачам. А журнал валялся уже на полу у моих ног, сам собой раскрывшись на странице, где крупно и красиво была помещена фотография стены одной из пещер, служивших домом и убежищем для доисторического человека. На грубом камне плясали и мельтешили нарисованные человечки. Их темные изломанные силуэты то гонялись с копьями и стрелами за антилопой или носорогом, то танцевали хороводом вокруг костра. Вот один человечек воздевает руки к небу. Вот, тот же самый, это несомненно, человечек, встает с колен и склоняется над огнем, рупором сложены ручки-палочки, человечек шепчет какие-то слова. Я совершенно ясно понимаю, что в самом низу, на темной шершавой стене, будто комиксом изображен какой-то ритуал. Этот хрупкий маленький человечек, многократно повторенный в нескольких рисунках, несомненно шаман. Вот он совершает какие-то телодвижения, странные, неестественные, ломающие человеческую фигуру. И я уже слышу голос человечка, бубнящего себе под нос напевный наговор на незнакомом древнем языке. Стремительный взгляд в телевизор и вздох облегчения. По телевизору показывают летнюю тундру, селение оленеводов, старый шаман у входа в юрту сидит с трубкой в зубах и не разжимая зубов напевает для корреспондентов из столицы слова, что заучил когда-то в детстве по настоянию своего деда, а тот от своего, и так далее, в глубь веков. Почти неосознанно повторяю за шаманом одними губами странно звучащие незнакомые слова. Дается это мне на удивление легко, будто древний язык наиболее приспособлен был для человеческого горла. Неудобопроизносимые сочетания согласных слетали с моих губ легко и непринужденно вслед за шаманом, обретали потихоньку звучание уже и в моем, нежном женском голосе, резко контрастирующим с прокуренным хрипением старика-шамана.
Втянувшись в монотонный напев, я уже почти угадывала, каким будет следующее слово. Вот я сама не зная почему, привстала на коленях на полу. Руки мои задвигались в такт примитивному ритму напевного заговора. Тело мое стало повторять телодвижения того человечка, нарисованного на стене пещеры. Нельзя сказать, что делала я это против воли. Нет, наоборот, я тщательно сверялась с картинкой в журнале, чтобы как можно точнее повторить весь ритуал. А то, что это без сомнения, магический ритуал, и что его нужно совершать именно под этот наговор, я уже почти не сомневалась. И только шальная мысль блуждала в мозгу – что же после этого будет? А то, что у меня что-то выходило, пусть без определенной цели, из чистейшего любопытства, из детской уверенности в существование чудес, в этом я тоже почти не сомневалась. Да и уверенность мою подкрепляло все нарастающая гнетущая обстановка в квартире. Вот доисторические «комиксы» кончились. Тело мое, совершив последний пируэт древнего танца в изнеможении опустилось на пол. Совсем не удивило меня то, что в момент, когда шаман закончил свою песнь и ударил в бубен, я, почти интуитивно, сильно хлопнула в ладоши, и ладони мои тут же зачесались от резкого хлопка. И уж абсолютно не было неожиданностью то, что экран телевизора погас, лишившись питания. Я встала, втягивая голову в плечи от невыносимого уже напряжения в воздухе и пощелкала выключателем. Свет вырубили. Принялась рассматривать журнал дальше. На обороте страницы помещена была фотография другой стены той же самой пещеры. По низу стены я отыскала продолжение похождений того же самого человечка-шамана. Вот он, обессиленный, сидит на полу. Вот за его спиной появляется силуэт кого-то большого, страшного, темного, ростом чуть ли не в два раза превышающим его. По пропорциям вроде бы напоминающий человека, но человеком определенно не являющийся. Человечек протягивает тоненькие ручки-веточки к мощной фигуре и указывает пальцем на большого жирного мамонта на другом конце стены. Следующий кадр – большое существо протянув мускулистую руку приказывает (именно приказывает) мамонту подойти и лечь у ног шамана. Вот толпа охотником весело и резво забивают животное и пируют. Вот шаман снова протягивает ручки в молитвенно-просительном жесте к своему богу, а в то, что на зов явился древний языческий бог, у меня уже тоже нет никаких сомнений. Но бог отчего-то совсем не спешит выполнить новую просьбу человечка. Он удаляется, унося с собой на могучих плечах, возможно в потусторонний мир, то ли самого шамана, то ли какую-то женскую фигурку в качестве жертвы. Человечки пляшут вокруг мамонта, их нарисованные животики сыто округлены. Они довольны, отделались малой жертвой, зато живо и с голоду не подыхает все племя.
Волосы зашевелились у меня на затылке, когда дошло до меня, что же я натворила, кого же вызывала сейчас. Робкая надежда на то, что все это брехня и сказки была безжалостно разрушена резким звуком распахнувшейся двери. А я ведь закрывала ее на ключ, это я точно помнила. По квартире загуляли сквозняки. По телу побежала дрожь. Я знала, он сейчас явится. Осторожно, на подгибающихся ногах подобралась к двери, выглянула на площадку. Разумеется, никого, но и не то, чтобы совсем никого. Он рядом, он где то здесь, я ощущала его спинным мозгом, всеми печенками, как чувствуют животные. Я аккуратно прикрыла дверь, стараясь не делать лишнего шума. Он был уже внутри, я знала это. Я металась по квартире, стараясь убежать от все нарастающего ощущения чужого присутствия рядом с собой, от свиста и гула в ушах. В глазах то ли потемнело, а то ли промелькнула туманная тень. Он не спешил являться вот так разом, приучая меня постепенно к неизбежности того, что мне сейчас предстоит увидеть. Вот я остановилась как вкопанная у закрытой двери спальни. Я знала, что он стоит сейчас за дверью. Слабеющей, дрожащей рукой я толкнула дверь и узрела стоящего передо мной древнего страшного бога. Более мерзкого и отвратительного отродья я не видела еще ни на средневековых гравюрах и фресках с изображением демонов, ни в компьютерных играх с монстрами. Высокая, чуть ли не более двух метров, мощная фигура напоминала человека только наличием двух ног, двух рук и одной головы. На этом сходство и кончалось. Я запомнила его облик в мельчайших подробностях и сейчас этот образ стоит у меня перед глазами, так и напрашиваясь на то, чтобы перенести его на бумагу карандашом. Это потерпит, сначала я расскажу словами. Грубая кожа как у рептилии, землистого цвета, но не чешучатая, а гладкая, туго обтягивала мускулистое тело. Удлиненной формы голова, без растительности, была посажена на мощную, почти бычью шею, но длинную, не лишенную изящности. Бугрящиеся мускулами руки были длинноваты, доходили почти до колен. И длинные ноги его были расставлены на ширине плеч, не делая ни попытки шагнуть вперед. Вокруг могучей, но стройной талии его была обмотана какая-то накидка из грубой ткани, длинная, пониже колен, такого же землистого цвета, пропыленная и драная, будто в ней он прошел все дороги мира и ни разу не принял душ. И несомненно, это был мужчина, а не просто странное мерзкое существо. Древние боги довольно консервативны в таких вопросах. Это современные ангелы и святые, (относительно современные, за последние пару тысяч лет), не пойми кто под своими хламидами И вся его фигура несмотря на тяжеловесность, производила впечатление изящества, стройности. Древний бог был мужчиной, и он был отвратителен и мерзок, и этим был он притягателен, и невозможно было отвести от него взгляда.
Пока я изучала его, он в свою очередь, пронизывал меня насквозь своими узкими, раскосыми глазами. Я почти ощущала на себе прикосновение этого буравящего взгляда. И самые разные догадки и предположения роились у меня в голове. Я, например, совершено точно была уверена, что он знает теперь все, что знаю и я, и даже больше, так как читал еще и мое подсознание. Я поняла, что он мог бы воплотиться в единое мгновение, но ему ведь не нужна спрыгнувшая с катушек от страха и неожиданности жрица… Жрица? Хм… Я знала, что он, основательно покопавшись у меня в голове, теперь изучил все, что накопило человечество за долгое время его отсутствия, что вот сейчас он заговорит со мной на русском языке.
- Ну, как ты тут вообще, жива здорова? – с наглой ухмылкой поприветствовал он меня фразой из милой песенки из репертуара группы Ума Турман, которую я слушала без перерыва вот уже несколько дней, и тексты которой плавали по поверхности моей памяти. И таким тоном он это произнес, будто встретились два добрых приятеля, которые не виделись пропасть сколько лет. Но обстановка от этого ничуть не разрядилась, наоборот, я оторопела еще больше, почувствовав в тоне снисходительную беззлобную издевку. А голос, что это был за чудесный голос! Низкий, басовитый, но такой теплый и нежный, такой ласковый, что совсем не вязался с отвратительной его наружностью. И я понимала, что и облик и голос он подобрал себе именно с таким расчетом, чтобы ошеломлять еще больше, но не переходить ту грань, где начиналась бы моя истерика и безумие. Бог улыбнулся, оскалив острые многочисленные, намного больше чем у человека, зубы. Ему было забавно, какое магическое воздействие производит на меня его голос, как дрожь пробегает у меня по позвоночнику, как обрывается что-то внутри и падает, как спирает дыхание от гулкого звона металла в его голосе вперемешку с ласкающе-вкрадчивым шелестом водопада. Как словами можно описать голос? Да никак.
- Чайку будешь? Или может кофе? – поддержала я игру в двух приятелей, неожиданно легко обращаясь к нему вот так запросто, так как бог все еще стоял, склонив набок голову и ожидал от меня каких-то слов, хотя ему заранее было известно, что я могу сказать.
- А давай кофе! – еще шире ухмыльнулся мерзкая тварь, вновь обласкав меня, дрожащую, своим невероятным голосом.
Я опрометью кинулась на кухню готовить богу растворимый кофе, с облегчением и радостью вздохнув от того, что ненадолго потеряла его из виду. И проделывая нехитрые манипуляции с чайником, с кружкой, я испытывала какую-то безотчетную радость от того, что у меня есть возможность угодить своему богу, ведь наверняка он еще ни разу не пробовал кофе. Своему?.... хм… Эх, перестаралась с сахаром и со сливками, да так оно лучше, ему нужно восстановить силы после долгого пути. И откуда я была так уверена, что наливать ему следует не черный, к примеру, кофе? А именно с молоком, со сливками, и непременно в большую темн- синюю кружку, на которой были нарисованы зодиакальные рыбы. Нет, моя кружка с весаим, не подойдет, а именно взбрело ему в голову пить кофе из кружки с рыбами. На цыпочках я просеменила в гостиную, так как знала, что мой бог уже там. Вот он вальяжно развалился на диване, раскинув в разные стороны свои длинные ноги. Я угодливо склонилась в поклоне, протягивая кружку с горячим, дымящимся напитком своему богу. Кинула взгляд на кофе и обомлела, о, ужас! Молоко в кружке свернулось будто простокваша. Нет, не могла я так опростоволоситься и налить своему богу вместо свежайшего молока в напиток кефиру. Волной накатило сильнейше отчаяние и давящее чувство вины в груди . Как же так, как могла я так оплошать? Сразу вспомнились старые байки о том, что в присутствии демонов и прочих потусторонних аномалий молоко киснет прямо в вымени у коров, а у кормящих матерей и вовсе пропадает.
Страшный бог принял из моих дрожащих рук кофе, скользнув теплыми шершавыми пальцами по моим вспотевшим от волнения и холодеющим рукам, судорожно сжимавшим кружку. Он притворно сокрушенно вздохнул, пожал плечами, будто огорчен, и только хитрющие глаза озорно сверкнули из-под лишенных волосков бровей. Всем своим видом он показал, что делать нечего, придется пить, что дают, и стал безропотно попивать густую, с комочками бурду, во что превратился кофе со сливками. Я присела у его ног на полу, не в силах отвести от него глаз в ожидании приказов. Боги, они умеют все обставить так, чтобы люди испытывали блаженство, подчиняясь и угождая им. А сама думаю «вот, расселся, как у себя дома». И тут же ответная мысль в мозгу: «а ведь он и есть у себя дома. И дом этот принадлежит ему, как и его хозяйка, как и улица, на которой он находится, как и весь город, и весь мир.» Ибо нет теперь в мире этом существа могущественнее и сильнее, чем то, которое я видела перед собой попивающим с самодовольной ухмылкой свой кофе. И я поняла, что это была его мысль. Он снисходил до беседы со мной таким вот образом, хоть и не вполне различала я, где мои собственные мысли, а где его, внушенные мне. Я поняла, что весь этот ритуал тоже был подсказан мне извне, что вовсе не так много сил у меня, чтобы вызвать к жизни древнего бога, что он вполне в силах явиться в этот мир сам, по своему желанию и усмотрению. Я лишь немного помогла ему, совсем немного. Ведь и древние боги тоже подчиняются каким-то своим законам, и чтобы он мог воплотиться в этом мире, нужно было, чтобы этого захотел кто-то из смертных. Да дело и вовсе не в ритуале, ведь боги приходят не оттого, что мы что-то там бормочем или пляшем. Ритуал нужен, чтобы настроиться человечку на нужный лад и правильно «захотеть», чтобы бог пришел.
Я поняла, что бог этот сейчас в самом благостном расположении духа и ему забавно наблюдать за моей реакцией, за моим восхищением и обожанием наряду с отвращением и страхом, за тем, как я постепенно окунаюсь в чувство влюбленности, прекрасно отдавая себе в этом отчет и все еще порываясь сбежать из квартиры, но одновременно не в силах и двинуться, не в силах расстаться с ним, покинуть своего бога, хотя он меня и не удерживал. И он был доволен еще и тем, что я не смела просить у него ничего для себя, хотя все было в его власти, что позвала я его не ради какой-то цели, а просто так.
Мы долго еще вот так беседовали. Порой он говорил что-то голосом и неизменно ухмылялся тому, как прикрывала я глаза от того неземного блаженства, в которое уносили меня звуки его чарующего голоса. Он был доволен. Он сладко потягивался, как после пробуждения от долгого сна, и это так и было. Ведь древние боги никуда не исчезают и не умирают, они просто засыпают, если люди не пробуждают их своими воззваниями. И сейчас он был полон сил, отдохнувший, бодрый и веселый, мой древний языческий бог, настолько древний, что боги тогда не делились на темных и светлых. Но если бы сегодня его относить к одному из двух воюющих лагерей, то мой бог был бы несомненно темным. С такой мерзкой рожей в светлые - никак, ну при всем желании никак. И на эту мою мысль темный бог в очередной раз самодовольно усмехнулся. Он уже выяснил, что в этом мире нет никого из богов, кроме него, а потому вся планета, так же как и я сейчас, была в его распоряжении, была к его услугам, была готова служить для развлечения и забав древнего бога, ибо лишь для этого и приходят боги в мир. Но, мой бог рассудил, что планета подождет его еще немного, и вступление во владение миром он, пожалуй, отложит на пару часиков, а пока… он не прочь поразвлечься.
Мне вспомнилась странная фраза из библии, когда в самом начале мира ангелы спускались в мир, и «входили» к женам человеческим, которые им полюбились, и которые производили от них потомство. И за такое поведение они и были наказаны всевышним.
А мой древний бог уже стоял вплотную ко мне. Его тяжелая, но теплая и мягкая, рука легла мне на спину, повыше лопаток. И ладонь его была такой большой, что пальцы касались шеи, слегка обхватывая ее. Это был жест, забытый с доисторических времен, который означал ухаживание. Он намеренно поступил именно так, хоть и прочел, несомненно, в моем мозгу и Эмманюэль, и камасутру, и все остальные мои «учебники» теории эротики. Но ему было достаточно всего лишь внушить мне свои ощущения, и мои ощущения. Он действовал только мыслью. От прикосновения бога, от жара его руки, что пронизывал, будто электрический ток, все мое тело, и уходил куда-то в пол, в глазах моих потемнело, свист в ушах перерос в оглушительный звон и дрожащие коленки мои окончательно подогнулись. Я почувствовала, что плыву, таю и падаю. И я с облегчением поняла, что теряю сознание. Последней мыслью было, что он непременно меня заботливо подхватит. Последним ощущением было, как сильные руки двумя змеями обвивают мою талию. Последним желанием было, чтобы мой бог не отпускал меня никогда и творил со мной все, что ему заблагорассудится, если его это развлечет ….
И я проснулась.
И первой мыслью было сожаление о том, что у меня такие слабые нервы. Ведь в жизни я еще ни разу не теряла сознание, а во сне вот запросто.